Леонид максимович леонов.

Роман Леонида Леонова "Дорога на Океан" - одно из лучших произведений советской литературы 30-х годов. Повествование движется в двух временных измерениях. Рассказ о жизни и смерти коммуниста Курилова, начальника политотдела на одной из железных дорог, обжигающе страстной струей вливается в могучий поток устремленных в Завтра мечтаний о коммунистическом будущем человечества.

Философский образ Океана воплощает в себе дорогу в Будущее, в воображаемую страну, и всечеловеческое добро и справедливость, и символ и смысл жизни.

КУРИЛОВ РАЗГОВАРИВАЕТ

Беседа с другом не возвращает молодости. Неверный жар воспоминанья согреет ненадолго, взволнует, выпрямит и утомит. Разговора по душам не выходило. Друг рассказывал то, что помнил сам Курилов. Он и не умел больше; это был старый, бывалый вагон, но дизеля и моторы вставили в него, пол покрылся мягкой травкой хорошего ковра, а кресла и шторки на окнах придали ему непривычное благообразие. В купе, где почти вчера смердели жаркие овчины политработников, сверкало сложенное конвертами прохладное белье... Поколение старело, и вещи торопились измениться, чтобы не повторять участи людей. Как ни искал Курилов, не осталось и рубца на стене, разорванной снарядом. В этой четырехосной коробке мой герой когда-то мотался по всему юго-востоку, цепляясь в хвосты ленивых тифозных поездов. Но член армейского реввоенсовета назывался теперь начальником политотдела дороги. Судьба опять одела его в кожаное пальто и тесные командирские сапоги. Кольцо замыкалось.

Он достал трубку и пошарил спички. Коробка была пуста. Последнюю сжег диспетчер соседней станции, которого он разносил на предыдущей остановке. С минуту Курилов глядел на свои большие, в жилах, руки. Вдруг он покричал наугад, чтобы дали спички. Секретарь доложил кстати, что дорожные руководители собрались у вагона, Курилов приказал начинать совещание. Семеро вошли, толкаясь в узком проходе. У первого нашлось смелости рапортовать о благополучии Черемшанского района, и Курилов усмехнулся детской легкости, с какою тот соврал. Не отрываясь от бумаг, он махнул рукой. Они сели. Смеркалось, но все успели разглядеть нового начальника. Он был громадный и невеселый; лишь изредка улыбка шевелила седоватые, такие водопадные, усы. Он поднял голову, и все увидели, что не лишены приветливости начальниковы глаза. Догадывались, что он приехал шерстить нерадивых, и всем одинаково любопытно стало, с чего он начнет. За месяц пребывания в должности он не мог, конечно, постигнуть сложной путейской грамоты.

Страхи оказывались напрасными. Дело началось с урока политграмоты. Начальник меланхолически спросил о роли коммунистов на любом советском предприятии. Ему хором ответили соответствующий параграф устава. Курилов поинтересовался, хорошо ли задерживать выдачу пайков рабочим, и опять вопрос понравился всем своею исключительною простотой. Алексей Никитич осведомился также, есть ли бог. Парторг пушечным голосом объяснил, что бог не существует уже шестнадцать лет: таков был возраст революции. Курилов сдержанно выразил недоумение, каким образом пьяный машинист, на ходу поезда выпавший из будки, остался невредимым. Кто-то засмеялся; случай действительно обращал на себя внимание... Он оказывался совсем милым человеком, этот Курилов; такого удобнее было называть попросту Алешей. Вдруг начальник попросил директора паровозоремонтного завода снять калоши: с них текло. С алеющими ушами тот отправился за дверь, в коридорчик.

Курилов заново набил трубку. Синий дымок путался в его усах и расходился во все углы салона. Вопросы стали выскакивать из начальника, как из обоймы. Совещание превратилось в беглый перекрестный допрос, и дисциплинарный устав развернулся одновременно на всех своих страницах. Лица гостей сделались длинные и скучные. Их было семеро, а он один, но их было меньше, потому что за Куриловым стояла партия. И вдруг все поняли, что простота его - от бешенства. Значит, начальник не зря высидел двое суток на станции, не принимая никого. Сразу припомнилось, что в Ревизани этот человек с плечами грузчика и лбом Сократа одного отдал под суд, а троих собственной властью посадил на разные сроки; что в прошлом он - серый армейский солдат, которого эпоха научила быть беспощадным; что сестре его, почти легендарной Клавдии Куриловой, поручена чистка их дороги. Повестка дня неожиданно разрасталась,

Начальник депо среди вас? - брюзгливо спросил Курилов.

Никак нет. Он уехал в Путьму по вопросам снабжения.

Он знал, что я здесь?

По линии было известно о вашем прибытии.

Беспартийный?

Нет, он член партии.

Курилов взялся за карандаш, приготовившись записать:

Его фамилия?

Протоклитов.

Заметно удивленный, Курилов раздумчиво вертел карандаш. Должно быть, он понадеялся на память, раз не записал фамилии смельчака. Ждали неожиданной разгадки, но здесь задребезжал звонок. Секретарь Фешкин схватил трубку. Он долго мычал какие-то вопросительные междометия, всунув голову между кабинкой управления и старомодным ящиком аппарата. Стало очень тихо. Трубка начальника гасла; что-то всхлипывало в ней. Фешкин попросил разрешения доложить, но все уже поняли сущность дела. Происшествие случилось на двести первом километре, у разъезда Сакониха. Шестьдесят шесть вагонов было разбито, из них восемнадцать ушло под откос. Причины крушения, наименование груза и количество жертв остались неизвестны. Вспомогательный поезд вышел из Улган-Урмана час назад... Курилов пошел к окну. Оно запотело: семеро надышали. Он протер стекло взмахом рукава. Лицо его было усталое и хмурое.

Шли ранние осенние сумерки. Мелкий, почти туман, сеялся дождик на путях. Между вагонов бродили тучные куры, подбирая осыпавшееся зерно. Два чумазых, тепло одетых мальчугана, дети депо, играли возле вагонной буксы. Старший объяснял младшему, как надо насыпать туда песок; в ребенке угадывались незаурядные педагогические способности. Детскими совочками они набирали материал из-под ног и стряхивали в смазочную коробку. Вагой был товарный, с чужой дороги, и направлялся в ремонт.

Фешкин, сколько до Саконихи? - спросил Курилов, и на этот раз детишки показались ему чертями.

Включиться в график... едем! - И посмотрел себе под рукав; было ровно девятнадцать.

И опять, щуря кубанские свои, со смородинкой, глаза, Фешкин испросил позволенья доложить. Голос его звучал надтреснуто. Автомотриса не могла отправляться немедленно. Несмотря на ряд напоминаний, все еще не доставили соляровое масло с базы. Курилов помолчал.

Хорошо, я поеду на паровозе. Распорядитесь...-- Он повернулся на каблуках и удивился, что эти люди еще здесь.- Ну, все могут уходить. Совещание отменяется. Мысленно обнимаю вас всех.- И резкий жест его пояснил истинный смысл приветствия.

Он надел пальто. Перекликались маневровые. До контрольного поста было шесть минут ходу. Кочегар раздвинул шуровку. Носовой платок в руках механика казался куском пламени. Плиты под ногами зашевелились. Зеленая семафорная звезда одиноко всплыла над головой. Курилов вышел на переднюю площадку паровоза. Здесь он простоял целый час, наблюдая, как в пучках света вихрится, пополам с дохлыми мошками, встречный мрак. Паровоз стал замедлять ход, в октаву ему откликались осенние леса. Курилов спустился вниз и двинулся прямо на задние сигнальные огни вспомогательного поезда. Оттуда в лицо ему повеяло острым холодком беды.

Знаменитый фантаст и популяризатор науки сэр Айзек Азимов в этой книге решил окунуть читателя в магию чисел Свой увлекательный рассказ Азимов начинает с древнейших времен, когда человек использовал для вычислений пальцы, затем знакомит нас со счетами, а также с историей возникновения операций сложения, вычитания, умножения и деления Шаг за шагом, от простого к сложному, используя занимательные примеры, автор ведет нас тем же путем, которым шло человечество, совершенствуя свои навыки в математике.

Глава 1
ЦИФРЫ И - ЦИФРЫ

Обозначение чисел

Люди не единственные создания на Земле, кому принадлежит знание о числах. Животных также можно научить различать количество объектов. Естественно, никто не думает, что животные осознанно считают, однако несомненно то, что они могут различать числа.

Большинство из нас, играя в карты, никогда не обращает внимания на маленький номер в левом верхнем углу. Даже средний игрок в нем особенно не нуждается. В сопроводительных описаниях игры в карты вы также не найдете чисел. И это никого не беспокоит. Обычно мы узнаем нумерацию карты с первого взгляда и без подсчета.

Игральные карты без нумерации

Решающий момент в истории человечества наступил тогда, когда простых примеров стало недостаточно. Нетрудно заглянуть в пещеру и удостовериться, что оба ребенка на месте, или взглянуть на полку с каменными топорами, чтобы увериться в сохранности всех четырех. Но потребовалась более сложная информация, и в какой-то момент человек решил, что необходимо использовать числа. Скажем, надо пойти к соседу и сказать: "Послушай, старик, ты, случайно, не прибрал один из моих каменных топоров, когда прошлый раз заходил ко мне в пещеру?" И если сосед отвечал: "Господь с тобой, почему ты так думаешь?" - можно было привести следующий довод: "Послушай, дружище, у меня было четыре топора до твоего прихода, а после того, как ты ушел, осталось только три". В общем, оказалось, что очень удобно, когда каждое число имеет название.

Несомненно, поначалу было придумано всего несколько названий, которых было достаточно, только чтобы обобщать простейшую информацию.

Некоторые примитивные племена даже сегодня не имеют названий для чисел выше, чем два или три. (Это, конечно, не означает, что они не знают больших чисел. Скажем, они могли бы обозначить число четыре как "три и еще один".)

Почти во всех случаях тем не менее для первых десяти чисел существуют специальные названия: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять и десять.

Можно и дальше изобретать названия для чисел, больших десяти, но это создало бы серьезные трудности. Нелегко было бы запомнить специальные названия для "сорока трех", "семидесяти девяти" и далее до бесконечности. С другой стороны, название чисел от одного до десяти запомнить легко, ведь у нас на руках десять пальцев, а это своеобразная встроенная система памяти.

Человек говорил "четыре" и показывал четыре пальца; говорил "шесть" и показывал шесть пальцев. Слушающий видел пальцы и легко мог понять то, что подразумевал собеседник, даже если забыл, что означают слова "четыре" и "шесть".

"Палец" по-латыни - "digitus", и не случайно в английском языке, куда это слово было привнесено из латинского, приобрело новое значение. "Digit" по-английски означает цифру. Также вполне логично и то, что все первые десять чисел называются цифрами, то есть "digits", поскольку в древности эти два понятия, пальцы и числа, были фактически идентичны.

Может показаться, что существуют самостоятельные названия для чисел, больших десяти, но это не так. Язык со временем трансформируется, одни слова сменяют другие, и иногда при этом теряется первоначальное значение слов. Что означает слово "одиннадцать"? Это "один" над "цать", то есть один сверх десяти. "Цать" - это древнерусское обозначение десятка. По-английски "одиннадцать" - "eleven". Это слово пришло в английский из древнегерманского, где оно означает "на один больше".

Нетрудно представить себе такую картину. Один человек показывает другому десять пальцев и добавляет: "И еще один".

Точно так же было образовано слово "двенадцать", то есть "два" над "цать", "тринадцать", и так далее до двадцати, то есть до "двух десятков". В английском языке все обстоит точно так же. Двенадцать по- английски - "twelve", означает "два сверх", то есть два после десяти. После двенадцати все упрощается. Thirteen, тринадцать - это "три и десять", fourteen, четырнадцать, - это "четыре и десять", и так далее, до двадцати. Двадцать, twenty - это просто "два десятка", thirty - "три десятка", forty - "четыре десятка", и так далее до ста.

В русском языке исключением является слово "сорок". Почему мы говорим "сорок", а не "четыредесят"? Дело в том, что в древности на Руси считали "сороками", поэтому для четырех десятков было введено специальное слово. Говорили, что Москва - город "сорока сороков церквей", то есть в Москве было 40 × 40, или 1600 церквей. В те времена при расчетах использовали не только монеты, но и шкурки соболей. Сорок шкурок составляли один "мех", то есть число 40 было таким же граничным числом, как десять, сто, тысяча и т. д.

Обозначаем числа пальцами

Можно ли использовать пальцы для обозначения чисел, больших десяти? Например, как показать на пальцах число 54? Как- то я видел молодого человека, который сначала быстро-быстро пять раз показал своему приятелю раскрытые ладони с растопыренными пальцами, а потом показал четыре пальца, то есть сначала пять десятков, или пятьдесят, а затем четыре, и всего 54. Все это прекрасно, за исключением того, что наблюдатель должен быть начеку, чтобы не пропустить одного или нескольких десятков. Обычно в таких случаях переспрашивают: "Пятьдесят четыре, да?" А это значит, что все представление с демонстрацией числа на пальцах было бесполезным.

Конечно, нам не приходится развивать навыки счета на пальцах, в школе мы изучаем совсем другие методы обращения с числами, и они гораздо эффективнее. Но если бы пришлось считать на пальцах, мы могли бы, например, договориться о следующей процедуре счета. Когда мы держим ладони внутрь, то число вытянутых пальцев указывает на число десятков. Когда ладони повернуты наружу, число пальцев указывает на число единиц.

Тогда то же число 54 можно было бы показать на пальцах следующим образом. Одну ладонь держите внутрь, показывая пять пальцев, а другую - ладонью наружу, показывая четыре пальца. Таким образом, двумя жестами можно изобразить любое число от 10 до 99.

Вот мы и добрались до десяти десятков, то есть до ста. "Сто" - это тоже слово, пришедшее из глубокой древности. Мы можем даже изобразить десять десятков, повернув ладони внутрь и показав десять пальцев.

А как быть, когда нужно изобразить одиннадцать десятков? Это тоже возможно.

Добравшись до сотни, мы продолжаем действовать таким же образом, как и раньше. Следующее за сотней число - это "сотня и один", то есть сто один. Что может быть яснее и проще? Мы продолжаем наш путь вперед, проходим разные числа, названия которых образуются по такой же простой схеме, например "сто и двадцать три" - это "сто двадцать три", "сто и семьдесят девять" - это "сто семьдесят девять", и так вплоть до "ста и девяноста девяти", то есть до "ста девяноста девяти". Теперь у нас уже две сотни, то есть двести. Таким образом, мы можем добраться до "девяти сотен и девяноста девяти", то есть до "девятисот девяноста девяти". Здесь удобно ввести принципиально новое название для числа, равного "десяти сотням". Это число получило название "тысяча", его происхождение тоже уходит в глубь веков.

Теперь можно опять использовать тот же принцип для обозначения чисел при помощи пальцев и двигаться дальше. Мы можем, например, договориться, что когда пальцы направлены вниз, а ладонь обращена наружу, то количество пальцев обозначает количество тысяч, когда пальцы направлены вниз, а ладонь обращена внутрь, то количество пальцев обозначает количество сотен. Когда пальцы направлены вверх, а ладонь обращена наружу, то количество пальцев обозначает количество десятков. И наконец, когда пальцы направлены вверх, а ладонь обращена внутрь, то количество пальцев обозначает количество единиц.

Поэтому, если мы хотим показать на пальцах число "семь тысяч пятьсот двадцать четыре", мы можем сделать это в четыре движения: "семь пальцев вниз, ладони внутрь, затем пять пальцев вниз ладони наружу, два пальца вверх, ладони внутрь, затем четыре пальца вверх, ладони наружу".

Продолжая исследовать сокровищницу советской культуры, мы наталкиваемся на имя Леонид Леонов. И хотя теперь о нём мало вспоминают, Hobbibook вознамерился доказать, что творчество этого писателя заслуживает быть представленным публике. Для достижения такой цели мы остановимся на рассмотрении романа «Дорога на Океан».

Советская литература сегодня в сознании обывателя зачастую представлена в основном произведениями экстравагантными и окружёнными ореолом запрещённости («Мастер и Маргарита» Булгакова, например), нетипичным фантастическим опытом Аркадия и Бориса Стругацких или международными именами и Михаила Шолохова. Как мы уже говорили в статье про , остальной пласт литературной культуры, накопленной за семь десятилетий советской эпохи, предан забвению и надёжно прикрыт саркофагом стереотипов.

Между тем, в рамках литературы СССР существовали не только отдельные чрезвычайно любопытные явления, но даже противоборствующие течения. Время от времени внимательный гражданин, путешествующий по просторам интернета, может наткнуться на запорошённое годами имя интересного художника из прошлого – и взяться изучать его творчество. Так случилось с автором настоящего материала, когда он случайно услышал о писателе по имени Леонид Леонов . Его художественная манера оказалась яркой, противоречивой и идущей вразрез со всеми современными штампами о советской литературе. Мы окинем общим взглядом творчество прозаика в целом и остановимся подробнее на одном из самых необычных произведений 30-х годов, романе «Дорога на Океан» .

Прежде, чем перейти к делу, пожалуй, стоит упомянуть о субъективных впечатлениях, возникших у меня, пишущего эти строки, при столкновении с Леонидом Леоновым. Первой книгой, на которую пришлось обратить внимание, был «Вор», написанный Леоновым в 1927-м году (тогда он сам был ещё совсем юным писателем) на исходе нэпмановской России, где романсы, бандиты, ушлые предприниматели соседствуют с бывшими героями Гражданской войны и зарождающейся советской бюрократией.

«Вор» сразу же привлёк аннотацией: бывший доблестный красноармеец Дмитрий Векшин, оказавшись в Москве времён НЭПа, не сумел найти себе места в жизни, и постепенно спустился на криминальное дно, превращаясь в жестокого преступника. Позвольте, а где же крестьяне, мировая революция, перевыполнение планов на фабриках и прочая атрибутика, из которой насквозь состоит официальная советская литература по словам либеральных глашатаев? Неужели в СССР 20-х можно было написать про криминальный мир, про «ненужного» человека, про моральную деградацию доблестных бойцов русской революции? Можно! И Леонид Леонов с блеском это доказал.

Когда же я открыл сам роман, то был потрясён богатством языка, с которым писатель рассказывает историю. Не зря про Леонова часто говорили, что он следует по пятам Достоевского. Масса психологизма, развёрнутые и сложные сюжетные линии, взаимосвязь различных времён – всего этого в «Воре» было предостаточно.

И признаюсь, честно: именно Леонид Леонов показал мне, что советская литература может быть по-настоящему интересной . Он был прочитан мною до того, как предстояло восхищаться Бабелем и влюбиться в Шолохова.

С тех пор я успел приобрести (почти за бесценок, надо сказать) его собрание сочинений, прочесть уйму рассказов и публицистических статей, а также ознакомиться с романами «Барсуки» и «Дорога на Океан». Не смотря на противоречивость стиля этого автора, я ни разу не усомнился в том, что передо мной большая литература.

Белый красноармеец

Биография автора весьма туманна. Леонид Леонов происходил из зажиточного крестьянского рода, но его отец Максим Леонов, был поэтом, хоть и не слишком удачливым. Сын в своих произведениях затем нередко помещал образ, напоминающий отца, и, как правило в едких, критических тонах.

Подробности жизни кулаков и торгашей также регулярно встречаются в прозе Леонова – в этом смысле, было очевидно «непролетарское» происхождение писателя. В отличие от многих послереволюционных писателей, Леонид Максимович получил качественное образование в гимназии. Существуют свидетельства, что в целом приняв Февральскую революцию, после Октября Леонид Леонов со своим отцом Максимом не слишком-то приветствовали большевистскую власть. И с началом Гражданской войны оказались на стороне Белой Гвардии.

Если верить биографической книге Захара Прилепина «Леонид Леонов. Игра его была огромна», то сведения о белогвардейской службе писатель настолько тщательно скрывал в советские времена, что даже дети об этом не знали. Видимо, душе литератора не был чужд изрядный конформизм. Впрочем, в результате различных зигзагов судьбы (в том числе, из-за жёсткого поведения белогвардейцев, ничуть не уступавшего большевистскому), Леонид Максимович, в конце концов, оказался в рядах РККА в качестве корреспондента. В будущем писатель будто играл сам с собой, внедряя чуть ли не в каждый роман персонажа с белогвардейским прошлым, тщательно старающегося затеряться в обществе пролетарского государства...

Ему было чуть за 20, когда он стал активно публиковаться с произведениями различной формы. А уже к 30-ти годам в советских литературных кругах Леонид Леонов приобрёл статус живого классика. Максим Горький неизменно ставил Леонова в первых рядах среди подающих надежды литераторов новой Советской Республики. Творческая карьера приготовила Леониду Максимовичу множество и успехов, и испытаний.

Романы «Барсуки», «Вор», «Дорога на Океан», «Скутаревский», «Русский лес» — далеко не полный список крупной прозы, вышедшей из-под пера литератора, к этому прибавляется ряд пьес, значительное количество рассказов. Но были и снятые с постановки спектакли по его драматургическим произведениям, серьёзная угроза ареста в годы сталинского террора, а также работа над magnum opus, огромным мистическим романом «Пирамида» (он был опубликован лишь в 1994-м году, в год смерти Леонида Леонова и писался 54 года).

Начиная со времён Перестройки, мало кто вспоминал прозаика. Наступило время великих перемен, стало созревать общество потребления, а параллельно готовилось к демонтажу всё советское. В этом контексте Леонид Леонов с его богатым языком и «достоевской» философией оказался неактуальным. Тем более, главное детище всей его жизни вышло уже в 90-е, когда отгремели все литературные запрещённые сенсации (вроде «Мастера и Маргариты», «Московской саги» и «Детей Арбата»), книгопечатная продукция вступила в фазу упадка, а населению стало не до чтения метафизических размышлений.

Между тем, мне кажется, что время Леонова может ещё вернуться. Ибо сейчас пелена эпохи «декоммунизации» исчезает, потребность в качественном искусстве ощущается всё острее, а литераторов действительно масштабного мышления новая эпоха ещё не породила. Потому мы и говорим о Леониде Максимовиче Леонове.

Леонид Леонов «Дорога на Океан»

Роман «Дорога на Океан» поступил на советские прилавки в 1935-м году. Революция уже надёжно закрепилась, СССР индустриализировался, возрождалась идея развитой государственности, а товарищ Сталин ещё не успел истребить многих бывших товарищей, поэтому большая часть героев ещё были живы. Конечно, книга носит на себе явный отпечаток современной ей эпохи.

Аннотация собрания сочинений Леонида Леонова 1983-го года гласит о том, что действие романа разворачивается в двух временах: настоящем и будущем. Но редакции Hobbibook придётся поправить издателей 80-х – действие происходит даже в трёх временных пространствах.

Основной сюжет вращается вокруг Алексея Курилова, зрелого мужчины, в прошлом видного революционера, а теперь важного партийного функционера в сфере развивающегося советского железнодорожного транспорта. Его жизнь, работа и тяжёлая болезнь ставятся писателем в центр сложного хитросплетения человеческих судеб, в котором фигурирует и комсомолка Марина, ставшая уже в молодые годы матерью-одиночкой, и легкомысленная провинциальная актриса Лиза, и начальник депо Протоклитов с тёмным прошлым, и многие другие.

Леонид Леонов здесь – истинный реалист, мастер человеческого характера, и каждая сюжетная линия представляет развитую полноценную историю.

Писатель, между тем, то и дело отсылает нас в прошлое, в царскую Россию, в которой только-только зарождалось сообщение железных дорог. Здесь ретроспективно перед читателем раскроется сочная коррупционная схема провинциальных имперских чиновников, начинающееся в недрах страны революционное движение и снова клубок человеческих страстей (как же без этого). Их раскапывает друг Курилова, журналист Пересыпкин, пристрастившийся к изучению исторических документов.

Наконец, линия будущего воплощена в метафизической форме. Неназванный альтер-эго самого Леонова, безымянный писатель, путешествует вместе с духом Курилова по будущему миру Океана, в котором людям всё же удалось построить прекрасное справедливое общество. В этих главах Леонид Леонов, превратившись в фантаста, отдельными штрихами рассказывает о периоде предстоящей Мировой Революции (и сопутствующей ей всеобщей войне), о ещё не родившихся героях классовой борьбы и общественного освобождения, об устройстве городов нового мира.

Столь хитрая конструкция повествования делает более подробный краткий пересказ практически невозможным. Впрочем, в нём нет необходимости.

Стилевые особенности и персонажи романа «Дорога на Океан»

Конечно, всё существо романа «Дорога на Океан» говорит о развитом концептуальном мышлении автора. Три тесно взаимосвязанных временных пространства вместе превращаются в эпическое полотно, что подкрепляется, в том числе и названием произведения. По большому счёту, перед нами органичный сплав производственного, философского, фантастического и психологического романов.

Образная составляющая в тексте также очень примечательна (особенно для времён зарождения соцреализма). Например, Курилов то и дело размышляет о сущности божеств, и даже иронизирует по поводу того, что, быть может, о них, людях его времени, тоже однажды напишут в энциклопедиях, как о богах (не камень ли это в огород сталинской бюрократии?). Технологически зарождающаяся мощь нового времени то и дело описывается Леоновым величественными и яркими красками.

Вот, например, фрагмент, связанный с конструированием комсомольцами нового паровоза:

«У окна происходила автогенная сварка. Догадались отставить защитную ширму, чтобы воспользоваться этим дополнительным освещением. Сиянье горящей кислородной струи во много раз пересиливало рассветные сумерки. Окна казались темными, хотя уже окончательно рассвело. И, празднично сверкая в пульсирующем свете, стоял посреди комсомольский паровоз. Потребовалось ввести эту громадную вещь в такое тесное пространство, чтобы явственней стали ее могучие размеры и возможности. То была гордая и красивая машина серии ЭШ, № 4019, пятискатная, с заново отремонтированным котлом, с зеркальными прожекторами и с поручнями, свежевыкрашенными в пронзительный суриковый цвет. Гигантский значок КИМ, точно снятый с груди богатыря, украшал широкую, конусом вперед, дымовую коробку паровоза»

Язык Леонида Леонова вообще запредельно богат. Он тесно связан с русской классической традицией (вероятно, сказывается образование и происхождение). Порой удивительно, как поэтично может автор писать о советской, несколько грубой и пролетарской действительности. Я бы сказал, что в этом состоит как сила, так и слабость Леонида Максимовича. Время от времени книга будто «распухает», теряет темп и пускается в красивые литературные размышления, вполне способные утомить некоторых читателей.

Редакции блога приходилось сталкиваться в интернете с негодующими комментариями по поводу «словоблудия» и «воды» Леонова. Спешим сказать – это что угодно, только не словоблудие. Скорее к данной черте литератора стоит подходить диалектически, и осознать, что без этих слабостей, не было бы и его силы. То есть ощутимого, щедрого на эмоции и образы художественного мира.

И, разумеется, он ловит все движения души своих персонажей. На некоторых героях мы остановимся подробнее.

Алексей Курилов – начальник политотдела Волго-Ревизанской железной дороги, в прошлом герой Гражданской войны, заслуженный участник Революции. Пожалуй, это собирательный образ борца за новое время, новые идеалы. Смелый, тяжеловесный человек-гора. Неудивительно, что готовый сражаться за будущее, за новое, герой ближе всего оказывается к детям, к которым он тянется всем сердцем.

Но в этой личности Леонид Леонов поднимает и актуальную проблему, почти незамеченную в огромном количестве прочих произведений об этом периоде – солдат Революции, служивший её делу практически всю сознательную жизнь, жестоко подорвал здоровье на этих фронтах, и когда уже в мирное время пора строить будущее, физическое состояние подводит его. Отсюда история с болезнью Курилова. Леонов не стесняется поставить сурового, словно камень, героя в беспомощное положение перед собственным здоровьем.

Глеб Протоклитов – начальник железнодорожного депо, подчинённый Курилова. У Протоклитова буржуазное происхождение, он когда-то служил в рядах Белой Гвардии и даже участвовал в карательных операциях против отрядов ещё молодого Курилова, поэтому начальник депо самыми различными способами старается скрыть свою биографию, сфальсифицировать её. Благодаря незаурядному уму и большим способностям, Протоклитову вполне удаётся «раствориться» среди рабочих, но он живёт в состоянии постоянного страха. Полагаем, это пример той самой литературной игры, которую вёл Леонид Леонов с собственным прошлым.

Илья Протоклитов – родной брат Глеба, с которым они с юности практически не общаются. Аполитичный по своему характеру, Илья нашёл себе применение в советском обществе в качестве выдающегося хирурга. Он ярко выраженный интроверт и лучшим времяпрепровождением для него является самозабвенное чтение книг. Его жена, молоденькая и недалёкая актриса Лиза, к которой он очень привязан, бесконечно треплет ему нервы. Врачебная практика, в конце концов, сведёт Илью Протоклитова с Куриловым.

Алёша Пересыпкин – молодой журналист, которого однажды Курилов подобрал беспризорным мальчишкой и фактически вывел в люди. Пересыпкин преклоняется перед Куриловым, как перед кумиром и любит его, как отца. Во многом, поэтому он проявляет такой горячий интерес к железнодорожной тематике и ставит своей целью написать большой роман о зарождении Волго-Ревизанской ветки ещё в дореволюционной России.

Лиза Похивстнёва – актриса, жена Ильи Протоклитова. Очень поверхностный человек. Она мечтает сыграть Марию Стюарт, даже не удосужившись проникнуть в суть этого персонажа. Похвистнёва лишь пропускает мимо ушей, когда Илья требует от неё профессиональной самодисциплины и повышения квалификации. Более того, она всячески использует авторитет мужа для продвижения в театре. От легкомысленной девушки, ориентированной на богемные развлечения, Лизе предстоит пройти трудный путь моральной трансформации, взросления и зрелости. Через отказ от карьеры и встречу с Куриловым Лиза должна будет превратиться в осознанную личность.

Аркадий Похивстнёв – старичок, приходящийся дядей Лизе. В прошлом довольно наивный либерал, бесхребетный интеллигент, скромно доживает последние годы в небольшой комнатке, рассказывая всем небылицы о дружбе с Бакуниным. Похивстнёв – единственный оставшийся в живых свидетель событий на Волго-Ревизанской железной дороге, происходивших до Революции. Этим обусловлен интерес к нему Алёши Пересыпкина.

Калейдоскоп ярчайших образов можно продолжать очень долго, и мы совсем не хотим утомить нашего читателя.

Стоит, однако, процитировать советского литературоведа Олега Михайлова, сказавшего:

«Композиция «Дороги на Океан» столь графична, что как бы просится на ватман, в чертёж. Недаром учёный из ГДР Рональд Опиц попытался даже геометрически выразить движущиеся конфликты романа, взаимодействия и взаимооталкивания основных героев на векторной оси от прошлого к будущему»

Эти слова помогают проиллюстрировать, насколько драматургически многоуровневым Леонид Леонов написал свой роман «Дорога на океан».

Заключение

Очевидно, что официальная советская литература далеко не всегда превращалась сплошь в примитивный производственный соцреализм. Что бы там не говорили либеральные или консервативные критики.

Леонид Леонов – один из примеров качественного художественного творчества. И не исключено, что мы вернёмся к произведениям этого прозаика, ибо его вымышленные миры только и ждут открытия новыми, жадными до знаний, читателями.

Леонид Максимович Леонов

ДОРОГА НА ОКЕАН

КУРИЛОВ РАЗГОВАРИВАЕТ

Беседа с другом не возвращает молодости. Неверный жар воспоминанья согреет ненадолго, взволнует, выпрямит и утомит. Разговора по душам не выходило. Друг рассказывал то, что помнил сам Курилов. Он и не умел больше; это был старый, бывалый вагон, но дизеля и моторы вставили в него, пол покрылся мягкой травкой хорошего ковра, а кресла и шторки на окнах придали ему непривычное благообразие. В купе, где почти вчера смердели жаркие овчины политработников, сверкало сложенное конвертами прохладное белье... Поколение старело, и вещи торопились измениться, чтобы не повторять участи людей. Как ни искал Курилов, не осталось и рубца на стене, разорванной снарядом. В этой четырехосной коробке мой герой когда-то мотался по всему юго-востоку, цепляясь в хвосты ленивых тифозных поездов. Но член армейского реввоенсовета назывался теперь начальником политотдела дороги. Судьба опять одела его в кожаное пальто и тесные командирские сапоги. Кольцо замыкалось.

Он достал трубку и пошарил спички. Коробка была пуста. Последнюю сжег диспетчер соседней станции, которого он разносил на предыдущей остановке. С минуту Курилов глядел на свои большие, в жилах, руки. Вдруг он покричал наугад, чтобы дали спички. Секретарь доложил кстати, что дорожные руководители собрались у вагона, Курилов приказал начинать совещание. Семеро вошли, толкаясь в узком проходе. У первого нашлось смелости рапортовать о благополучии Черемшанского района, и Курилов усмехнулся детской легкости, с какою тот соврал. Не отрываясь от бумаг, он махнул рукой. Они сели. Смеркалось, но все успели разглядеть нового начальника. Он был громадный и невеселый; лишь изредка улыбка шевелила седоватые, такие водопадные, усы. Он поднял голову, и все увидели, что не лишены приветливости начальниковы глаза. Догадывались, что он приехал шерстить нерадивых, и всем одинаково любопытно стало, с чего он начнет. За месяц пребывания в должности он не мог, конечно, постигнуть сложной путейской грамоты.

Страхи оказывались напрасными. Дело началось с урока политграмоты. Начальник меланхолически спросил о роли коммунистов на любом советском предприятии. Ему хором ответили соответствующий параграф устава. Курилов поинтересовался, хорошо ли задерживать выдачу пайков рабочим, и опять вопрос понравился всем своею исключительною простотой. Алексей Никитич осведомился также, есть ли бог. Парторг пушечным голосом объяснил, что бог не существует уже шестнадцать лет: таков был возраст революции. Курилов сдержанно выразил недоумение, каким образом пьяный машинист, на ходу поезда выпавший из будки, остался невредимым. Кто-то засмеялся; случай действительно обращал на себя внимание... Он оказывался совсем милым человеком, этот Курилов; такого удобнее было называть попросту Алешей. Вдруг начальник попросил директора паровозоремонтного завода снять калоши: с них текло. С алеющими ушами тот отправился за дверь, в коридорчик.

Курилов заново набил трубку. Синий дымок путался в его усах и расходился во все углы салона. Вопросы стали выскакивать из начальника, как из обоймы. Совещание превратилось в беглый перекрестный допрос, и дисциплинарный устав развернулся одновременно на всех своих страницах. Лица гостей сделались длинные и скучные. Их было семеро, а он один, но их было меньше, потому что за Куриловым стояла партия. И вдруг все поняли, что простота его - от бешенства. Значит, начальник не зря высидел двое суток на станции, не принимая никого. Сразу припомнилось, что в Ревизани этот человек с плечами грузчика и лбом Сократа одного отдал под суд, а троих собственной властью посадил на разные сроки; что в прошлом он - серый армейский солдат, которого эпоха научила быть беспощадным; что сестре его, почти легендарной Клавдии Куриловой, поручена чистка их дороги. Повестка дня неожиданно разрасталась,

Начальник депо среди вас? - брюзгливо спросил Курилов.

Никак нет. Он уехал в Путьму по вопросам снабжения.

Он знал, что я здесь?

По линии было известно о вашем прибытии.

Беспартийный?

Нет, он член партии.

Курилов взялся за карандаш, приготовившись записать:

Его фамилия?

Протоклитов.

Заметно удивленный, Курилов раздумчиво вертел карандаш. Должно быть, он понадеялся на память, раз не записал фамилии смельчака. Ждали неожиданной разгадки, но здесь задребезжал звонок. Секретарь Фешкин схватил трубку. Он долго мычал какие-то вопросительные междометия, всунув голову между кабинкой управления и старомодным ящиком аппарата. Стало очень тихо. Трубка начальника гасла; что-то всхлипывало в ней. Фешкин попросил разрешения доложить, но все уже поняли сущность дела. Происшествие случилось на двести первом километре, у разъезда Сакониха. Шестьдесят шесть вагонов было разбито, из них восемнадцать ушло под откос. Причины крушения, наименование груза и количество жертв остались неизвестны. Вспомогательный поезд вышел из Улган-Урмана час назад... Курилов пошел к окну. Оно запотело: семеро надышали. Он протер стекло взмахом рукава. Лицо его было усталое и хмурое.

Шли ранние осенние сумерки. Мелкий, почти туман, сеялся дождик на путях. Между вагонов бродили тучные куры, подбирая осыпавшееся зерно. Два чумазых, тепло одетых мальчугана, дети депо, играли возле вагонной буксы. Старший объяснял младшему, как надо насыпать туда песок; в ребенке угадывались незаурядные педагогические способности. Детскими совочками они набирали материал из-под ног и стряхивали в смазочную коробку. Вагой был товарный, с чужой дороги, и направлялся в ремонт.

Фешкин, сколько до Саконихи? - спросил Курилов, и на этот раз детишки показались ему чертями.

Включиться в график... едем! - И посмотрел себе под рукав; было ровно девятнадцать.

И опять, щуря кубанские свои, со смородинкой, глаза, Фешкин испросил позволенья доложить. Голос его звучал надтреснуто. Автомотриса не могла отправляться немедленно. Несмотря на ряд напоминаний, все еще не доставили соляровое масло с базы. Курилов помолчал.

Хорошо, я поеду на паровозе. Распорядитесь...-- Он повернулся на каблуках и удивился, что эти люди еще здесь.- Ну, все могут уходить. Совещание отменяется. Мысленно обнимаю вас всех.- И резкий жест его пояснил истинный смысл приветствия.

Он надел пальто. Перекликались маневровые. До контрольного поста было шесть минут ходу. Кочегар раздвинул шуровку. Носовой платок в руках механика казался куском пламени. Плиты под ногами зашевелились. Зеленая семафорная звезда одиноко всплыла над головой. Курилов вышел на переднюю площадку паровоза. Здесь он простоял целый час, наблюдая, как в пучках света вихрится, пополам с дохлыми мошками, встречный мрак. Паровоз стал замедлять ход, в октаву ему откликались осенние леса. Курилов спустился вниз и двинулся прямо на задние сигнальные огни вспомогательного поезда. Оттуда в лицо ему повеяло острым холодком беды.

КРУШЕНИЕ

Было холодно, глухо и печально. За теплушками ремонтной бригады попался первый вывороченный рельс. Отсюда поезд шел прямо по балластному слою, дробя шпалы гребенкой колес.

Кто-то бежал навстречу, размахивая фонарем. То и дело посверкивало в мокром лаке калош. Человек панически спросил, не приехал ли начподор. Курилов назвал себя. Они пошли вместе. Человек оказался начальником местной дистанции. Курилов задал неизбежные вопросы. Была надежда, что движение откроют завтра к полудню. Огромный этот срок определял размеры катастрофы. Выяснилось, что произошел отлом головки рельса. Это была старая, запущенная ветка с рельсами образца девятьсот первого года, с подошвой в сто восемь миллиметров. Начальник дистанции образно прибавил, что это не путь, а исторический памятник. Курилов недобро взглянул на него и промолчал... Минуту спустя он спросил, давались ли предупреждения поездным бригадам. Сбивчивому ответу соответствовала такая же суматошная жестикуляция. Фонарь стал описывать крайне замысловатые фигуры. Оказалось, что требования на рабочую силу и ремонтные материалы выполнялись всегда в урезанных количествах. Но начальник дистанции знал, что в его власти было вовсе закрыть движение, и сбился окончательно, Надо было, однако, заполнить чем-нибудь эту зловещую тишину... Итак, санитарный поезд ушел полчаса назад. Да, раненых было не очень много! (Впрочем, он воспользовался тем, что Курилов не настаивал на точной цифре.) Пассажирских вагонов во всем составе было только четыре; все четыре - облегченного типа, двухосные. Конечно, они вошли друг в дружку, как спичечные коробки.

Леонид Максимович Леонов

ДОРОГА НА ОКЕАН

КУРИЛОВ РАЗГОВАРИВАЕТ

Беседа с другом не возвращает молодости. Неверный жар воспоминанья согреет ненадолго, взволнует, выпрямит и утомит. Разговора по душам не выходило. Друг рассказывал то, что помнил сам Курилов. Он и не умел больше; это был старый, бывалый вагон, но дизеля и моторы вставили в него, пол покрылся мягкой травкой хорошего ковра, а кресла и шторки на окнах придали ему непривычное благообразие. В купе, где почти вчера смердели жаркие овчины политработников, сверкало сложенное конвертами прохладное белье... Поколение старело, и вещи торопились измениться, чтобы не повторять участи людей. Как ни искал Курилов, не осталось и рубца на стене, разорванной снарядом. В этой четырехосной коробке мой герой когда-то мотался по всему юго-востоку, цепляясь в хвосты ленивых тифозных поездов. Но член армейского реввоенсовета назывался теперь начальником политотдела дороги. Судьба опять одела его в кожаное пальто и тесные командирские сапоги. Кольцо замыкалось.

Он достал трубку и пошарил спички. Коробка была пуста. Последнюю сжег диспетчер соседней станции, которого он разносил на предыдущей остановке. С минуту Курилов глядел на свои большие, в жилах, руки. Вдруг он покричал наугад, чтобы дали спички. Секретарь доложил кстати, что дорожные руководители собрались у вагона, Курилов приказал начинать совещание. Семеро вошли, толкаясь в узком проходе. У первого нашлось смелости рапортовать о благополучии Черемшанского района, и Курилов усмехнулся детской легкости, с какою тот соврал. Не отрываясь от бумаг, он махнул рукой. Они сели. Смеркалось, но все успели разглядеть нового начальника. Он был громадный и невеселый; лишь изредка улыбка шевелила седоватые, такие водопадные, усы. Он поднял голову, и все увидели, что не лишены приветливости начальниковы глаза. Догадывались, что он приехал шерстить нерадивых, и всем одинаково любопытно стало, с чего он начнет. За месяц пребывания в должности он не мог, конечно, постигнуть сложной путейской грамоты.

Страхи оказывались напрасными. Дело началось с урока политграмоты. Начальник меланхолически спросил о роли коммунистов на любом советском предприятии. Ему хором ответили соответствующий параграф устава. Курилов поинтересовался, хорошо ли задерживать выдачу пайков рабочим, и опять вопрос понравился всем своею исключительною простотой. Алексей Никитич осведомился также, есть ли Бог. Парторг пушечным голосом объяснил, что Бог не существует уже шестнадцать лет: таков был возраст революции. Курилов сдержанно выразил недоумение, каким образом пьяный машинист, на ходу поезда выпавший из будки, остался невредимым. Кто-то засмеялся; случай действительно обращал на себя внимание... Он оказывался совсем милым человеком, этот Курилов; такого удобнее было называть попросту Алешей. Вдруг начальник попросил директора паровозоремонтного завода снять калоши: с них текло. С алеющими ушами тот отправился за дверь, в коридорчик.

Курилов заново набил трубку. Синий дымок путался в его усах и расходился во все углы салона. Вопросы стали выскакивать из начальника, как из обоймы. Совещание превратилось в беглый перекрестный допрос, и дисциплинарный устав развернулся одновременно на всех своих страницах. Лица гостей сделались длинные и скучные. Их было семеро, а он один, но их было меньше, потому что за Куриловым стояла партия. И вдруг все поняли, что простота его - от бешенства. Значит, начальник не зря высидел двое суток на станции, не принимая никого. Сразу припомнилось, что в Ревизани этот человек с плечами грузчика и лбом Сократа одного отдал под суд, а троих собственной властью посадил на разные сроки; что в прошлом он - серый армейский солдат, которого эпоха научила быть беспощадным; что сестре его, почти легендарной Клавдии Куриловой, поручена чистка их дороги. Повестка дня неожиданно разрасталась,

Начальник депо среди вас? - брюзгливо спросил Курилов.

Никак нет. Он уехал в Путьму по вопросам снабжения.

Он знал, что я здесь?

По линии было известно о вашем прибытии.

Беспартийный?

Нет, он член партии.

Курилов взялся за карандаш, приготовившись записать:

Его фамилия?

Протоклитов.

Заметно удивленный, Курилов раздумчиво вертел карандаш. Должно быть, он понадеялся на память, раз не записал фамилии смельчака. Ждали неожиданной разгадки, но здесь задребезжал звонок. Секретарь Фешкин схватил трубку. Он долго мычал какие-то вопросительные междометия, всунув голову между кабинкой управления и старомодным ящиком аппарата. Стало очень тихо. Трубка начальника гасла; что-то всхлипывало в ней. Фешкин попросил разрешения доложить, но все уже поняли сущность дела. Происшествие случилось на двести первом километре, у разъезда Сакониха. Шестьдесят шесть вагонов было разбито, из них восемнадцать ушло под откос. Причины крушения, наименование груза и количество жертв остались неизвестны. Вспомогательный поезд вышел из Улган-Урмана час назад... Курилов пошел к окну. Оно запотело: семеро надышали. Он протер стекло взмахом рукава. Лицо его было усталое и хмурое.

Шли ранние осенние сумерки. Мелкий, почти туман, сеялся дождик на путях. Между вагонов бродили тучные куры, подбирая осыпавшееся зерно. Два чумазых, тепло одетых мальчугана, дети депо, играли возле вагонной буксы. Старший объяснял младшему, как надо насыпать туда песок; в ребенке угадывались незаурядные педагогические способности. Детскими совочками они набирали материал из-под ног и стряхивали в смазочную коробку. Вагой был товарный, с чужой дороги, и направлялся в ремонт.

Фешкин, сколько до Саконихи? - спросил Курилов, и на этот раз детишки показались ему чертями.

Включиться в график... едем! - И посмотрел себе под рукав; было ровно девятнадцать.

И опять, щуря кубанские свои, со смородинкой, глаза, Фешкин испросил позволенья доложить. Голос его звучал надтреснуто. Автомотриса не могла отправляться немедленно. Несмотря на ряд напоминаний, все еще не доставили соляровое масло с базы. Курилов помолчал.

Хорошо, я поеду на паровозе. Распорядитесь...-- Он повернулся на каблуках и удивился, что эти люди еще здесь.- Ну, все могут уходить. Совещание отменяется. Мысленно обнимаю вас всех.- И резкий жест его пояснил истинный смысл приветствия.